Я: Всё — и эта стена, в которой тайно морщились от наступающих холодов птенцы воробьев; и этот карниз, по которому медленно сползали к низу белесые лозы; и эта храпящая куча тряпья в облезлом крючеве некогда куста — всё было до устали сопричастно жизни, — но уже как будто отстранённым от её хищного, ледяного цвета.
И я был уже тогда: спрятав за одним веком острый кусок фамильной брезгливости, а за другим — окуляр фотоаппарата, что создан снимать только вовнутрь (то есть — маркую черноту). Уже тогда я собирал с собою шатёр шести плоскостей моего заточения, зная — дом предстоит.
Там, на пустом прикамье; на тонкой линии берега, что отставала от суши и рвалась в самый центр мутноречья; встав посреди облюбованной рыболовами гряды, я смотрел в рябую череду полуволн по левую — и бурное пение глубин по правую руку; перестав различать направления и стороны.
Нет, — я не желал прыжка в холодную невесомость стихии; — но она, — сведенная с ума немыми раскатами окружающего простора, — сама припала к порогу моего дома.
И я впустил её.
Quinta./Главное.
